Читавшим отечественную историю известен странный Лжедимитрий — Григорий Отрепьев. Повествуют, что он происходил из сословия детей боярских, несколько лет находился в Чудове монастыре иеродьяконом и был келейником у патриарха Иова. За беспорядочное поведение Отрепьев заслуживал наказание; он желал избежать сего и предался бегству. Долго скитаясь внутри России и переходя из монастыря в монастырь, наконец выехал в Польшу. Там он замыслил выдать себя царевичем Димитрием, сыном Иоанна Грозного, который умерщвлен был (в 1591 г.) в Угличе — как говорили — по проискам властолюбивого Годунова. Он начал разглашать выдуманные им обстоятельства мнимого своего спасения, привлек к себе толпу легковерных и, с помощью Сендомирского воеводы Юрия Мнишка, вторгся в отечество вооруженною рукою. Странное стечение обстоятельств благоприятствовало Отрепьеву: Годунов умер незапно, и на престоле российском воссел самозванец (1605 г.). Но торжество Отрепьева было недолговременно: явная преданность католицизму и терпимость иезуитов сделало его ненавистным в народе, а развратное поведение и дурное правление ускорили его падение. Князь Василий Шуйский (в 1606 г.) произвел заговор, возникло народное возмущение — и Лжедимитрия не стало. Явление сего самозванца, быстрые его успехи и странное стечение обстоятельств того времени составляют важную загадку в нашей истории.

Чьи так дико блещут очи?
Дыбом черный волос встал?
Он страшится мрака ночи;
Зрю — сверкнул в руке кинжал!.,
Вот идет.… стоит.… трепещет…
Быстро бросился назад;
И, как злой преступник, метет
Вдоль чертога робкий взгляд!


Не убийца ль сокровенной,
За Москву и за народ,
Над стезею потаенной Самозванца стережет?..
Вот к окну оборотился;
Вдруг лупы сребристый луч
На чело к нему скатился
Из-за мрачных, грозных туч.


Что я зрю? То хищник власти
Лжедимитрий там стоит; На лице пылают страсти;
Трепеща, он говорит:
«Там в чертогах кто-то бродит
— Шорох — заскрипела дверь!.. И вот призрак чей — то входит…
Это ты — Бориса дщерь!..


О, молю! избавь от взгляда…
Укоризною горя,
Он вселяет муки ада
В грудь преступного царя!..
Но исчезла у порога;
Это кто ж мелькнул и стал,
Притаясь в углу чертога?..
Это Шуйский!.. Я пропал!..»

Так страдал злодей коварной
В час спокойствия в Кремле;
Проступал бесперестанно
Пот холодный на челе.

«Не укроюсь я от мщенья!
Он невнятно прошептал.—
Для тирана нет спасенья:
Друг ему — одни кинжал!


На престоле, иль на ложе,
Иль в толпе на площади,
Рано, поздно ли, но всё лее
Быть ему в моей груди!
Прекращу свой век постылый;
Мне наскучило страдать
Во дворце, как средь могилы,
И убийцу нажидать».



Сталь нанес — она сверкнула —
И преступный задрожал.
Смерть тирана ужаснула:
Выпал поднятый кинжал.
«Не настало еще время,—
Простонал он,— но придет,
И несносной жизни бремя
Тяжкой ношею спадет».


Но как будто вдруг очнувшись:
«Что свершить решился я?—
Он воскликнул, ужаснувшись. —
Нет! не погублю себя.
Завтра ж, завтра всё разрушу,
Завтра хлынет кровь рекой —
И встревоженную душу
Вновь порадует покой!


Вместо праотцев закона
Я введу закон римлян
Грозной местью гряну с трона
В подозрительных граждан.
И твоя падет на плахе,
Буйный Шуйский, голова!
И, дымясь в крови и прахе,
Затрепещешь ты, Москва!»


Смолк. Преступные надежды
Удалили страх — и он
Лег на пышный одр, и вежды
Оковал тревожный сон. Вдруг среди безмолвья грянул
Бой набата близ дворца,
И тиран с одра воспрянул
С смертной бледностью лица…


Побежал и зрит у входа:
Изо всех кремлевских врат
Волны шумные парода,
Ко дворцу стремясь, кипят.
Вот приближились, напали;
Храбрый Шуйский впереди —
И сарматы побежали
С хладным ужасом в груди.


«Всё погибло! нет спасенья,
Смерть прибежище одно!»—
Рек тиран… еще мгновенье —
И бросается в окно!
Пал на камни, и, при стуках
Сабель, копий и мечей,
Жизнь окончил в страшных муках
Нераскаянный злодей.

1821 или 1822